Он не раз ещё приглашал своего гида поужинать в дорогих ресторанах, где демонстрировал мне мастерство в танцах. Танцы до полуночи продолжались две недели. Кути был явно серьёзно влюблён, иначе как объяснить, что, оказавшись ограниченным в средствах, он продал скупщику своё обручальное кольцо? В конце концов, разгулявшегося венгра выдворили на родину, а мне начальство устроило промывку мозгов.
Однако следующий Новый год Кути снова встречал в Москве. У него был другой гид, и на праздничный обед, который на этот раз состоялся в Доме учёных на Кропоткинской, меня не пригласили. Но Кути приехал в Москву только ради меня. Извинившись, он вышел из-за стола и направился к телефону-автомату. В зал ресторана Кути не вернулся.
Я в то время жила на площади Пушкина, и через пятнадцать минут он постучался в мою дверь. Взглянув на мои плотно обтягивающие бёдра новые джинсы, Кути внезапно изменился в лице и не удержался от того, чтобы прижать меня к своей груди. Он нежно коснулся губами моей шеи, и вдруг острая и одновременно сладостная боль пронзила меня. Я почувствовала, как он пьёт сочившуюся из ранки кровь. В глазах потемнело. Кути отпустил меня и подошёл к плите, на которой дымилась кастрюля с борщом. Подняв крышку, улыбнулся и что-то сказал на венгерском.
– Переведи, – попросила я.
– Наконец-то сбылась моя мечта отведать красный как кровь украинский борщ.
Это была наша последняя встреча. Но вскоре объявился морской волк из Севастополя. Однажды в дверь моей квартиры позвонили два капитана – Николай и его друг. Вручив мне охапку цветов и коробку конфет, они смущённо топтались в прихожей. Пришлось пригласить их к столу, на котором, кроме шоколада тут же появились бутылки коньяка и шампанского.
В то время я увлекалась исполнением русских и цыганских романсов. И едва я села за рояль и пропела «Очи чёрные» и «Тёмно-вишнёвую шаль», как поняла, что молодой капитан попал в мои сети.
– Вы растрогали меня до глубины души. Я знаю, что Вы замужем, но, может быть, Вы оставите мне хотя бы немного надежды…
После этого случая у меня и возникла мечта стать звездой – автором песен, которые исполнит сама Алла Пугачёва. Сейчас я читаю тексты, вспоминаю мелодию, и мне, по-прежнему, кажется, что мои песни были не хуже русских хитов тех лет. Например, вот эта: «Двадцатый век, двадцатый век, двадцатый век… С земли летит в Галактику сигнал. Двадцатый век, двадцатый век, двадцатый век! Мир стонет от кровавых ран!» Или вот эта: «Не забывайте того дня, когда от страшного огня исчезли в миг с лица Земли два города в Японии». Были и песни о любви и надежде: «Гремела юность праздничным оркестром, и музыкой наполнен был весь мир. А жизнь, как ясноглазая невеста, звала гостей на свадебный свой пир»… «И кажутся нам близкими Скопленья в Млечном и расстояния в световые годы. И представляются туманно бесконечными заоблачные жизни горизонты».
Всего я написала слова и музыку десятков песен и свои лучшие творения отправила Алле Пугачёвой. Но не получив ответа, спустилась с заоблачных высот на землю и решила больше не предпринимать попыток звездиться на эстраде.
Как давно это было! А сейчас я сплю я на кухонном полу, используя в качестве матраса кусок поролона – единственная рука не справляется с раскладной кроватью. Огромное ложе в большой комнате отдано собакам. При добрососедском настрое на нем могут уместиться восемь четверолапых из моих одиннадцати. Но мелкие и кошки предпочитают ночевать на кухне, используя в качестве мягкой подстилки мою грудь и живот.
В «Романе из сумасшедшего дома» я изложила обоснованную версию того, что на протяжении всей своей сознательной жизни моя героиня была подопытным кроликом засекреченных учёных, работавших над созданием и совершенствованием новых видов оружия. Вероятно, эта мысль зародилась ещё в далёком детстве, когда я и мой друг Миша тайно проникли в лабораторию моего официального отца профессора Владимира Раевского.
Меня давно раздирало любопытство – что же происходит в подвале нашего дома, где отец проводит столько времени? На все просьбы взять меня с собой он отвечал отказом. Но однажды мне удалось заметить, что связку ключей он прячет в аптечке.
В тот дождливый вечер отец лёг спать раньше обычного. Гроза прошла стороной. Яркие молнии, пронзавшие тёмно-синее небо, сопровождались отдалёнными раскатами грома. В половине одиннадцатого я тихонько открыла дверь в кабинет отца. Он слегка похрапывал во сне. Мне удалось бесшумно подкрасться к шкафчику. Шаря рукой за коробками с лекарствами, я нащупала ключи, но случайно уронила их, и они со звоном ударились о пол. Я замерла, предвидя жестокое наказание, но, к счастью, отец не проснулся.
Миша уже ждал меня в условленном месте у забора ботанического сада. После дождя сильно пахло цветущим жасмином. Небо над домом освещали отблески уличных фонарей. Внезапно послышался шорох – огромная крыса медленно направилась к подвалу и скрылась под лестницей. Я вскрикнула от неожиданности и страха. Миша взял меня за руку и повёл к входу в подвал. Дверь открылась легко. Прислушиваясь к пугающей тишине, мы вошли в холл. Стены его были обшиты изоляционным материалом. На потолке металлический люк с изображением черепа и скрещенных костей.
Ключ ко второй двери подобрали не сразу. Широкая лестница вела в нижний отсек подвала с его лабиринтами подземных коридоров, связывающих лаборатории, напичканные всевозможными приборами. Помещения освещались тусклым светом ночных ламп. В одной из комнат мы обнаружили письменный стол, средний ящик которого был слегка выдвинут. В ящике лежала красная папка с чертежами и расчётами.